срывал зло на женщине, ни в чём не виноватой! Срывал по пустякам!

Он вспомнил Валю. Её барственного отца. И испугался: жизнь проходит! Сколько таких, как он, по всей стране безвестных сгинули! Он должен вырваться! Но как? На что? Решил: «Возьму у Аллы»! Переоделся наспех. Соврал: в редакции забыл… И выбежал! На улице придушил сомненья! Потом! Когда вернётся! Всё потом!

Алла жила с матерью и дочкой подростком. Бывший муж артист запойно пил. О её романе с Вовой знала вся редакция. Он всё чаще придумывал отговорки, чтобы не приходить. Алла делала вид, что верит. Она уже подкрашивала седину. Следила за диетой. Когда у Володи родился сын, она смирилась с тем, что стала для Орловского «жилеткой», кому можно поплакаться.

Не разуваясь, в прихожей он попросил денег. Постарался твёрдо смотреть в глаза.

– Сколько?

Она так быстро согласилась, что он растерялся.

– Сотню! Ал, только…

– Мне не к спеху!

Он потянул руку под её шелковый халат, но Алла отстранилась: «Мама дома!»

Прохладный вечер затушевал в серое ускользавший день. Владимир приободрился. Брать деньги у «любимой» женщины, чтобы лететь к другой – это свинство! Но ведь об этом знает только он! Завтра он купит билет на вечерний самолёт в пятницу и утренний на понедельник. Придумает что-нибудь про командировку. Ах, да! Еще Ольге на пальто.

Пакостное ощущение не отпускало. Но он жил пятницей! Валей! Москвой!

4

Валя переехала в новую квартиру. Огромную. Три комнаты с гостиной. По комнате на каждого. Володя хлопотал, распоряжался, упаковывал и помогал грузить. Девочка Вали радостно бросалась к «Вове» в дни его приезда. Чаевы отмалчивались, что «жених» женат, но дважды в месяц прилетает к дочери. (Не знали, что половину рейсов оплатила она!)

В последний его приезд Валя шепнула:

– Папа хочет с тобой поговорить.

Орловский вошёл за академиком в просторный кабинет со стеллажами книг и присел на черный кожаный диван напротив, присел с враждебностью человека, ничего хорошего не ожидающего от другого человека, человека власти. Чаев сцепил пальцы на пухлом животе и сказал без церемоний, что Владимир ему симпатичен, но он против его связи с Валей. Однако Валя любит его, и она их с Инессой Ивановной единственная дочь.

Позвал же он Владимира, вот зачем! Чаев поднялся на удивление легко для своей тучной комплекции. Извлёк из папки на столе исписанные листы и подал гостю. Простое курносое лицо академика было сосредоточено.

– Твоя переписка! – сказал Чаев. Оба понимали, о какой переписке речь.

Орловский побледнел – за хлопотами он не вспоминал о прошлом. В голове мелькнуло: «У него-то они как»? Орловский ведь отдал их верным людям. В бумагах не было крамолы, лишь собранные Орловским цифры, но академик сказал:

– Если бы материал опубликовали там, это считалось бы изменой.

Из-за полноты он говорил с небольшой одышкой.

Орловский, нервно ощупывая стопку листов, неуверенно проговорил:

– Я здесь живу! И хочу лишь, чтоб люди жили лучше.

Чаев энергично кивнул, сел за стол и переплёл пальцы.

– Да, да, я понимаю! Я, конечно, презираю моё отечество с головы до ног, но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство, – процитировал он с иронией. – Ты, конечно, не думал, что тобой воспользуются, и твои материалы уйдут туда.

Чаев поднялся и прошёл по кабинету.

– Романтика лозунгов заканчивается, когда нужно делать конкретные дела! Варить сталь, выращивать хлеб, строить дома, поднимать страну. И писать талантливые материалы в газету, где ты работаешь! – показал академик пальцем на собеседника. – Там тебя читают тысячи. А здесь, возможно, будут читать миллионы. И ты в ответе за каждое слово и за тех, кто ждёт от тебя это слово. Очень удобно обличать или поднимать людей на борьбу, сидя дома на мягком диване. И гораздо труднее делать для них что-то нужное!

Нос картошкой и щеки академика покраснели.

– Думаю, что ты знаешь, кто передал нам твои письма. Поверь, порядочность многих людей, о которых ты печёшься с такой щепетильностью, заканчивается, когда они узнают, что не получат за свою честность никакой выгоды. Один человек в Тарусе как-то пытался тебе это объяснить.

Они переглянулись. Орловский вспыхнул. Он снова почувствовал унизительное бессилие и липкий страх перед этими людьми, как много лет назад в комнате с привинченным к полу стулом и с зарешеченным окном. Но сказал:

– Те семеро на Лобном месте и студенты из Свердловска тоже думали о выгоде?

Чаев нахмурился.

– Тебе-то что до них? Любое государство обязано защищаться! Листовками танки не остановить! Ни здесь, ни там не нужен новый Сахаров, Солженицын, Медведев. Да и тебе до них далеко! Поверь, у них не рай, как многие тут грезят. А здесь им всем, тем, о ком ты говоришь, путь закрыт. Ты на себе не почувствовал? Не дошло? – Учёный сердито засопел. – Теперь речь не о тебе! О Вале! Умерь упрямство, мой тебе совет!

Орловский задумался и процитировал на память:

– Если царь даст мне свободу, то я месяца не останусь. Мы живём в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги, паровые корабли, английские журналы или парижские театры и бордели – то моё глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство, – с самодовольной ухмылкой закончил Орловский цитату, начатую учёным. – Извините, Николай Фёдорович, и всё-таки, я не с вами!

– Но и не против нас! – ворчливо парировал Чаев. Он сердито пошарил по столу руками. Кинул на собеседника взгляд исподлобья и снисходительно покривил губы.

– Я знаю, что ты эрудированный парень. Но мы сейчас не на посиделках с девочками, чтобы красоваться. Никто не собирается перевоспитывать тебя. Ты честный человек. Даже в своих заблуждениях. Вот и делай своё дело честно. Это всё, что от тебя требуется! И это все, что тебе и Вале нужно. Мы с Инессой Ивановной помыкались, а вам всё на блюдечке поднесли! Цените это! Если уж на то пошло, то Хам посмеялся над хмельным отцом. А братья, как ты помнишь, отца прикрыли. Это я к тому, что здесь, среди своих, ты можешь говорить о чём угодно. Да! На одном энтузиазме рай на земле не построишь! И всякую идею надо кормить! Наши вожди стали забыть об этом! Но простым людям необязательно знать всё. Сомнения мешают работать!

Чаев сердито посопел.

– Пойми, Володя, ты даровитый парень. Тебя ждёт большое будущее, если ты выбросишь глупости из головы. Бунтовать прилично в детстве! Кто из нас не бунтовал! А дальше надо служить своей стране, а не вредить ей. Служить, как умеешь. Попинать нас без своих охотники найдутся.

Он помолчал и спросил мягче:

– Как твой сын?

Орловский смущенно кашлянул в кулак и пробормотал что-то невнятное.

– Жизнь – сложная штука. – Чаев вздохнул. – Постарайся поступать так, чтобы тебе не в чем было себя упрекнуть. И запомни, я хочу только одного – чтобы Валя была счастлива. Тем людям, с которыми я разговаривал о тебе, нужны гарантии, что ты их не подведёшь. Я эти гарантии дал! Не каждому выпадает второй шанс! Надеюсь, ты понял меня. Ладно! – Он хлопнул себя по колену. – Ты интересный собеседник, но работа!

У двери Орловский задержался.

– А почему вы не остановили меня тогда? Ведь Валя вам наверняка сказала.

– Зачем? Ты получил урок и сделал выбор. Теперь ты здесь.

В глазах учёного Орловскому померещился недобрый огонёк.

С ухмылочкой уличенного человека Владимир выскользнул за дверь.

Когда «жених» уехал, академик, шлёпнув подтяжками по животу, сказал дочери:

– Володя твой дурак, либо еще не вырос! Подумай, Валя, нужен ли он тебе?

– Пап, ты его не любишь, потому что у него семья!

– Да! Я не верю хитрованам! Кто предал раз, предаст и два. Самовлюблённый тип! Позёр! Да не по Сеньке шапка! Прости, но Веру я вам не отдам!

– Он понял всё давно. Но он самолюбив. Не любит признавать ошибки.

Валя поцеловала отца в щеку и ушла.

5

Настала осень. Берёза во дворе Орловских пожелтела, но еще не осыпалась. Из окна кухни Оля видела медленное умирание дерева и,